Eine Herzensangelegenheit

AUS TIEFSTER ÜBERZEUGUNG, AUS VOLLEM HERZEN: Werbung (unbezahlt)

***
Mounia!

Du bist die schönste Überraschung für mich zu dieser Weihnacht.

Vorurteile, Klischees, Beleidigungen, Angst, Panik: Das alles kenne ich genauso gut wie Lia. Du bist eine starke, tapfere, talentierte Frau. Keep going! Do never look back. Genieße diese Zeit.

Alles Liebe
von Linda
__________
An Deiner Aussage ist nichts provokant. Wir können tatsächlich nur mit den Menschen (aufrichtig, ehrlich, befriedigend) befreundet sein, die so „kaputt“* sind wie wir.
* Und jetzt die Hausaufgabe: Definiere bitte „kaputt“ ;)

Безумству храбрых поем мы славу!*

Den Text veröffentliche ich anonym. Jede Ähnlichkeit mit lebenden Personen ist rein zufällig.

M.: Stehe auf! Steh auf, kleine Säuferin.
L.: Verschwinde. Lass mich in Ruhe. Ich schlafe.
M.: Es ist fünf vor zwölf.
L.: Na und? Es ist nachts in Kanada.
M.: Du bist nicht in Kanada. Du bist unter den Schotten. Wir wollen brunchen. Entweder duschst du sofort und ziehst dich an oder ich erzähle unseren Kindern folgende Geschichte: „Also, meine unschuldigen Engel, gestern feierte Mama mit ihren Freundinnen einen lesbischen Junggesellinnenabschied und genehmigte sich viele… viele, viele Cocktails. Zu Hause erschien sie spät… ziemlich, ziemlich spät – angeheitert und tatendurstig. Sie stoß die Blumenvase um. Sie schimpfte. Sie kroch giggelnd auf dem Fußboden. Dann schlüpfte sie nackt unter Papas Decke. Sie hat ihn bedrängt. Sie hat ihn unsittlich berührt. Sie hat ihm den Garten Eden gezeigt.“
L.: Hat er sie wenigstens geleckt als Dank für diese Erfahrung?
M.: Das wird für immer sein Geheimnis bleiben. Verstecke dein Gesicht bitte nicht unter dem Kissen, Sünderin.
L.: Du bist nicht gerade ein Heiliger. Do not patronize me.
M.: I won’t. Bist du glücklich mit mir, Baby?
L.: In den letzten acht Monaten war ich so glücklich mit dir wie noch nie. Does this sound pathetical? Bist du glücklich mit mir?
M.: Und ob! Dröhnt dir der Kopf, mein Täubchen? Selber schuld. Und, ja – hat er. Er ist unglaublich dankbar gewesen.
__________
*Wir singen Ruhm dem Wahnwitz der Kühnen! (Maxim Gorki, Das Lied vom Falken, 1895)
Максим Горький, Песня о Соколе

Professor Unrat lässt grüßen

L.: Wo gehst du jetzt noch bitte hin?
M.: Ins (nuschelnd) …uff.
L.: Wohin? Ins Puff?
M.: Doch nicht ins Puff. Ins Kabuff.
L.: Haben wir neuerdings ein Kabuff? Lesen wir neuerdings Heinrich Mann?
M.: Wenden wir neuerdings den Pluralis Majestatis an?
L.: Ja, bei uns ist neuerdings der Größenwahn ausbibrochen*. An allen Miseren sind die Biber schuld.
_________
*Lapsus Linguae: ausbibrochen statt ausgebrochen

Das Bildnis der Pimpinelle H.*

M.: Frau, du bist so eine… Pimpinelle.
L.: Pimpinelle ist kein Schimpfwort, mein ungebildeter Freund.
M.: Da wurdest du falsch informiert.
L.: Klappe halten. Ich bin reizend.
M.: Du hast ja keine Ahnung, wie sehr du mich manchmal reizt.

* * *
Ich gehe heute mit diesem unverschämten Kerl zu einem Geschäftsessen. Ich werde kein Höschen tragen :D

Baby, hast Du mich verstanden?
__________
*Das Bildnis des Dorian Gray von Oscar Wilde

Three Men in a Boat*

oder: Ab – nach Australien!

Ich ziehe Magisches an. Ich bin ein Schwarzes Loch. Keine blöden Witze, Michael! Mach deinen Mund zu, sonst töte ich dich. Vor einer viertel Stunde sind mir und den Höllenhunden vier wunderbar besoffene Gestalten im Holyrood Park begegnet: ein dürrer Riesenrentner mit schütterem Haar, in eine saphirblaue Jacke geheimnisvoll gehüllt, ein kleiner dicker Rentner mit schwarz gefärbter Haarpracht und eine ältere Frau in einem giftgrünen Pullover. Sie haben eine anregende Diskussion geführt. In Deutsch.

* * *
Schönheit in Giftgrün mit Einkaufsnetz: Schottland ist ein Scheißland. Ich will auswandern.
Schönheit in Saphirblau mit Dackel (unangenehm laut, torkelnd): Wohin?
Schönheit in Giftgrün mit Einkaufsnetz: Nach Russland.
Kleiner Dicker (sich kaum auf den Beinen haltend): Nach Australien?
Schönheit in Saphirblau mit Dackel: Nach Russland, sagt sie.
Kleiner Dicker (erhobenen Hauptes): Russland ist auch ein Scheißland.
Dackel: Anubis, mein Herr, befreie mich von dieser Qual. Ich werde nie mehr in einen Stiefel kotzen.
__________
*Three Men in a Boat (To Say Nothing of the Dog) by Jerome K. Jerome

Edinburgh vs. Glasgow

„… all the wise men in Glasgow come from the East* – that’s to say, they come from Edinburgh.“
„Yes, and the wiser they are, the quicker they come**.“
__________
from the East* – oh boy, wir sind Ossis. So plötzlich. So unerwartet. Egal.
**Neil Munro, „Erchie, My Droll Friend”

* * *
Wie cool ist das denn? Das ist ein Graffito in Glasgow. Es erinnert mich an van Goghs Gemälde und lässt an Bulgakows Margarita denken.

* * *
Edinburgher sind komplizierter, auf eine glückselige Art und Weise.

Sie glauben nicht an Wunder und plädieren doch für die Unabhängigkeit Schottlands.

Manchmal verlieren sie ihre Schuhe, Klosettbecken oder sogar karierte Unterhosen. Alles mit eigenen Augen gesehen. Ein Kilt kann halt sehr unpraktisch sein, wenn man ein Träumer ist.

Ab und zu, eher selten, fallen die Stadtbewohner dem Zustand der vollkommenen Starre anheim. Dann tuen sie überhaupt nichts. Habe ich bei meiner großen Familie, die zu einem noch größeren Clan gehört, nie erlebt. Sie hält nur ein schwerer Schlag auf den Hinterkopf auf. Danach bewegen sie sich einfach aus Trotz und Sturheit weiter.

Wollen sie sich an der Schönheit der Natur ergötzen, setzen sie sich auf eine Bank vor einem Café und belästigen mit ihren Weisheiten erschrockene Touristen. Aber keine Angst! Lowland Scots verstehen nicht einmal englische Sprachvirtuosen.

BY SITTING ON THIS BENCH
I AM OPEN TO CONVERSATION
WITH A COMPLETE STRANGER

Sternenkinder

Звездные дети:
PStRÄndG, HB 635

Once upon a time, there was Candy and Dan. Things were very hot that year. All the wax was melting in the trees. He would climb balconies, climb everywhere, do anything for her, oh Danny boy. Thousands of birds, the tiniest birds, adorned her hair. Everything was gold. One night the bed caught fire. He was handsome and a very good criminal. We lived on sunlight and chocolate bars. It was the afternoon of extravagant delight. Danny the daredevil. Candy went missing. The days last rays of sunshine cruise like sharks. I want to try it your way this time. You came into my life really fast and I liked it. We squelched in the mud of our joy. I was wet-thighed with surrender. Then there was a gap in things and the whole earth tilted. This is the business. This, is what we’re after. With you inside me comes the hatch of death. And perhaps I’ll simply never sleep again. The monster in the pool. We are a proper family now with cats and chickens and runner beans. Everywhere I looked. And sometimes I hate you. Friday ―― I didn’t mean that, mother of the blueness. Angel of the storm. Remember me in my opaqueness. You pointed at the sky, that one called Sirius or dog star, but on here on earth. Fly away sun. Ha ha fucking ha you are so funny Dan. A vase of flowers by the bed. My bare blue knees at dawn. These ruffled sheets and you are gone and I am going to. I broke your head on the back of the bed but the baby he died in the morning. I gave him a name. His name was Thomas. Poor little god. His heart pounds like a voodoo drum.

                              ― Luke Davies, Candy

* * *
At my feet, a squashed tin glints rustily inside a funnel of sand. Around me, silence and a kind of spring emptiness. There is no death. The wind comes tumbling upon me from behind like a limp doll and tickles my neck with its downy paw. There can be no death.

My heart, too, has soared through the dawn. You and I shall have a new, golden son, a creation of your tears and my fables. Today I understood the beauty of intersecting wires in the sky, and the hazy mosaic of factory chimneys, and this rusty tin with its inside-out, semidetached, serrated lid. The wan grass hurries, hurries somewhere along the dusty billows of the vacant lot. I raise my arms. The sunlight glides across my skin. My skin is covered with multicolored sparkles.

And I want to rise up, throw my arms open for a vast embrace, address an ample, luminous discourse to the invisible crowds. I would start like this: “O rainbow-colored gods . . .”

                              ― Vladimir Nabokov, Gods

Geilheit des Gehirns

Diesen Text hat Joris-Karl Huysmans im Jahre 1896 über Félicien Rops geschrieben. Hör bitte auf zu kichern, Huysman ist gar nicht lustig, sondern ein schöner holländischer Name.

„Geilheit des Gehirns“ macht mich wiederum wuschig ;)

Dieser seltsame Hang zu den Verwirrungen des Fleisches, dieser Drang zur Ferkelei um der Ferkelei willen, diese Brunst, die sich ganz in der Seele ereignet, ohne daß sich der untersuchte Körper darein mischt, dieser fade und begrenzte Trieb, der letztlich mit dem Zeugungsinstinkt nur sehr entfernte Beziehungen hat, bleibt eigentümlich rätselhaft, wenn man darüber nachdenkt. Zerebraler Erethismus, Geilheit des Gehirns, sagt die Wissenschaft; und wenn dieser Zustand andauert und sich verschlimmert und im Organismus gewisse Störungen hervorruft, so spricht sie von „mentaler Hysterie“ und empfiehlt lindernde Mittel: Hopfenmehl, Kampfer, Bromid, Kalium und Duschen. […] Auf dem Gebiet der Kunst müsste diese mentale Hysterie oder dieses verdrießliche Vergnügen sich in Werken niederschlagen und die Bilder bannen, die es selbst hervorgebracht hat.

В основном — про 16-летнего охламона

ВЫСПАЛИСЬ. В ЧАС УСНУЛИ, полвторого проснулись, Эли давал концерт. В два уснули, полтретьего проснулись, Эли давал концерт, а Милочка жаждала общения: „Папа, папа, папа, папа, папа, папа, папа, папа, папа, папа, папа, папа“. И все на одном дыхании, и все без остановки. Взяли к себе, чтобы у Милочки от ревности уши бантиками не свернулись. В три уснули, полчетвертого проснулись, Коленька давал концерт. Успокоили, уложили. В четыре уснули, полпятого проснулись, Эли давал концерт. В пять уснули, полшестого проснулись, Костенька давал концерт. В целях спасения формы ушей забрали близнецов к себе.

В шесть на подушках покоились пять голов и пара ног. Чьи же это были ноги?

Позавтракали овсяной кашей и банановым шейком. Ушли на службу в Великую эльфийскую ложу.

***
Дедушка интересуется у Милочки:

— Мили, а ты к нам в гости в Англию приедешь?
— Папа сказал, что я пойду в Англии в школу.
— Значит, приедешь?
— Нет, я в школу не пойду и в Англию не приеду.

***
Загорелась желанием влезть в джинсы 32 размера. Давно не слышала, чтобы Майк так ржал. Возмущалась. Пыхтела. Смирилась. Отдала всю одежду Анне. Отдала всю одежду для беременных Терезе. Хотела отдать младенческую одежду Милочки. Получила по рукам.

Милочка попыталась примерить штанишки 22 размера. Потерпела поражение. От обиды ушла чистить персик. Уронила. Нашла под столом. Поставила скамеечку к умывальнику. Помыла. Пришла в гостиную. Уронила. Достала из-под столика. Ушла на кухню. Встала на скамеечку. Помыла, благо вода все еще текла. Вернулась в гостиную. Милочкин папа в это время аккуратно складывал младенческую одежду Милочки обратно в коробку.

***
Вели себя плохо. Натянули на Найду желтую майку-сеточку, вышитую золотыми блестками. Вечером во дворе гулял великосветский цербер и приветливо улыбался. Прохожие смущались и отводили глаза. Возможно Найда мечтает о карьере фотомодели.

***
После прогулки Найда зашла в гостевой туалет, свесила голову и восторженно уставилась в таинственные недра унитаза. Я заподозрила, что там живет мифическая неведомая зверушка, а на самом деле в унитазе в мыльной воде плавала губка для мойки посуды. Не исключено, что мифическая.

***
Разбирала коробку с книгами. Выдала 16-летнему гедонисту „порнографию“: Alexander Trocchi „Young Adam“, Djuna Barnes „Nightwood“, Georges Bataille „Le Bleu du ciel“ и Stendhal „De l’amour“.

Он ничем больше не интересуется. В свободное время информируется, потом нервирует родителей и нас.

***
На днях вышеупомянутый любитель оргий отличился: родителям сказал, что ночует у нас, нам сказал, что ночует дома, а сам всю ночь скрывался с какой-то белочкой. Белочек у него много. Белочки приходят к старой сосне, которая растет напротив нашего дома, и робко ждут появления рыцаря изысканного онанизма.

Как-то зимой возле старой сосны стоял незнакомый мужчина в летней одежде с кузовком грибов. Я думаю, что это был друг мифической неведомой зверушки, которая живет в гостевом туалете. Никто кроме Майка мне не поверил.

***
Враки искателя острых ощущений меня огорчили. Меня вообще легко огорчить. Рихард после собрания убедительно попросил избавить его от позора быть вызванным в школу, потому что сына поймали со спущенными брюками. Майк вежливо поинтересовался количеством короткометражных порнографических фильмов с племянником в главной роли, курсирующих в Сети. Племянник клялся и божился, что не выставлял компрометирующий материал на обозрение милостивой интернациональной публики. Поверили. Простили. На работу взяли. Пригрозили строгим наблюдением.

***
Когда на двухметрового охламона снисходит Святой дух, он становится приятным собеседником и начинает читать. Читает быстро на немецком, английском, русском и иврите, учил итальянский и французский, умеет складывать слова в грамотные сложноподчиненные предложения.

Прочитал и обсудил со мной трилогию Джиллиан Брэдшоу „Hawk of May“, „Kingdom of Summer“ и „In Winter’s Shadow“. Пояснила, что в наше время не было „Игр престолов“, мы читали про Артура и Гвиневру. Выдала роман Сэра Томаса Мэлори „Le Morte d’Arthur“, но в этот момент охламоново либидо очухалось и увело его с Паскалем к белочкам.

Влюбленный в меня Саша настойчиво наказывает меня своим отсутствием. Меня это опять-таки огорчает (см. выше).

***
Одиночество не так уж и плохо: мы с Эли можем вздремнуь.

Про собачат и федюшат

КОГДА Я ОТКРЫЛА ДВЕРЬ, домой зашли четыре эльфа, две собаки и неизвестная трехцветная кошка.

У кошки была маленькая голова с рыжим носом, аккуратные черные ушки, тонкая талия, бесконечные ноги и лисий хвост. „Мама, это Куки, — познакомила меня с кошкой Эден. — Куки хочет кушать“. Куки сдержанно кивнула головой, распушила роскошный хвост и затарахтела. Федя грозно сказал „ш-ш-ш“ и полез спасаться на дерево, Котя нахмурилась. Куки сунула голову по самые плечи в миску с сухим кормом. Из миски раздались жадные чавканье и рычание. Я закрыла дверь в гостиную. В щели под дверью моментально возникли две пары злобных глаз.

Накушавшись, Куки разведала обстановку в прихожей. Разведав обстановку в прихожей, Куки начала стучать кулаками в дверь и требовать свободы. Майк с Эден проводили Куки до входной двери и выпустили во двор. Куки вежливо попрощалась.

***
Собаки, которые спокойно лежали на ковре, вдруг забеспокоились и выскочили в прихожую. За дверью происходило что-то неладное (как в сцене между Крисом и Хари). В дверь кто-то ломился. Кого-то не смущали ни композитный материал, ни сферические петли, ни усиленная дверная коробка. Я посмотрела в глазок, посоветовалась с собаками и приоткрыла дверь. Да, это была Куки. Худенькая Куки с харизмой обольстительной фотомодели. Монстр в кошачьей шкуре.

Куки приходила на обед.

***
Потеряли Жужжу. Обегали всю квартиру, проверили все балконы. Эльфы ревели в три голоса. Я с перепугу чуть не родила. Жужжа дремала за зеркалом. У Жужжи белый животик, три белые лапки, рыжая спинка и полосатый хвостик. Жужжины любимые занятия: кусаться, царапаться, прятаться, кушать.

***
Котя приучает федюшат к гигиеническому уходу за телом. Федюшонок мылит лапку, моет ушко и щечку, пытается сполоснуть спинку, элегантно изворачивается и плюхается на бочок. Не унывает. Поднимается. Начинает процедуру изнова.

***
Майк временно выполняет функции моста: по его длинным ногам шастают с пола на диван федюшата.

***
Начали приучать федюшат к лотку. Сделали подставку (лоток высокий). Федюшата от радости нажрались наполнителя.

***
Подкармливаем яичным желтком в молоке, печеночным паштетом и сухим кормом, размягченном в воде. У федюшат довольные рожицы. С федюшатами под шумок подкрепляется отощавший Федя.

***
Пока носились с федюшатами, забыли про день рождения Ориона. Ориону один год один месяц и одна неделя. Он выше 80 см и тяжелее 50 кг. Охотно откликается на „no, no, noooo!“. Любит похрустеть. Бегает марафоны. Ставит рекорды по плаванию в ванне. Подрабатывает няней у федюшат. Строит Найде глазки. Проводит досуг, положив свою голову на мой живот. Часто и с удовольствием улыбается.

Sic transit gloria mundi

МОИ ДРУЗЬЯ ДУМАЮТ, ЧТО я погрязла в разврате, что весь день читаю Мирбо, а всю ночь смотрю „The Dreamers“ или весь день смотрю „Wetlands“, а всю ночь читаю де Сада. Меж тем я невинный агнец. Я всего лишь спросила у Майка, что такое центростремительная сила. Пару дней спустя я с закрытыми глазами разобрала и собрала свой первый вертолет.

Кого-нибудь интересует введение в вертолетную технику? Основы динамики роторов? Аэродинамические характеристики несущего винта вертолета на режиме висения и вертикального снижения? О., я вижу, как загорелись жаждой знаний твои глаза. Пошли ко мне в студенты.

У меня уже два студента: Катценбург и Эден.

***
Майк тащит Эден в комнату, зацепив рукой за свитер и штанишки. Эден машет руками-ногами, наглядно демонстрируя знания основ динамики вертолетных винтов и возмущается:

— Такое обращение унижает мое чевалеческое досвоинсво.
— Чевалеческое досвоинсво? Это серьезно!

***
Отстояв свое чевалеческое досвоинсво, Эден расхаживает по комнате и раздает приказы Найде. Найда собирает разбросанные игрушки и складывает их в корзинки и ящички. Эден все вытаскивает и выкидывает в коридор.

***
Костенька и Коленька посещают вторую неделю Великую эльфийскую ложу. Три дня. С восьми до двенадцати. Костеньке и Коленьке пока все нравится.

***
Рихард II тем временем подрастает и прекратил меня избивать. Иногда пинает под ребра, но все больше любя.

***
Проснулась ночью от Мишкиного шепота. Обрадовалась предстоящему опорочиванию. Мишка разговаривал с моим животом. Расстроилась, дала по затылку, долго прилаживала живот к матрасу, обиженно пыхтела.

— Внимая пению ангелов, она испытывала искушение…
— … и невзначай придавила мужа пузом к кровати.
— Идиот! Разведусь на фиг!
— Ха-ха. Католическое церковное право не предусматривает развода.
— Что же ты корысти ради на мне женился? Что же мне теперь всю жизнь с тобой мучиться?
— Я никогда не скрывал свои намерения. А ты думала по любви, наивная?

***
Возвращалась из кухни, услышала шепот брата. Удивилась, почему он без света разговаривает с женой по скайпу, но тут из комнаты вынырнула Катценбург, покраснела и пошла на кухню.

***
Федюшатам почти месяц. Федюшата растут здоровыми и бодрыми. Раскрылись голубые глазки, расправились маленькие ушки, распушились хвостики. Пяточки у всех розовые и гладкие (Федька, это укор в твою сторону. Сейчас же покинь Задиванье!).

***
Близнецы открыли для себя игровые возможности Подпузья. Прячутся у меня под животом, выглядывают с двух строн и хихикают.

***
Катценбург с федюшатами на Балконье. Федька в Задиванье. Близнецы в Подпузье. Рихард II в Пузье. Майк с Эден на Диванье. Генри в Бункерье. Собачата на Коврье. Я увлеклась, простите. Sic transit gloria mundi.

***
Last but not least a horror story для Юрии-сан

Julianischer Alptraum *** Hände hoch! Du bist umzingelt von vielen Weinbergen.

Юлианский кошмар *** Руки вверх! Вы окружены вино’град’никами.

André Schwarz-Bart, „Le Dernier des Justes“

ES GELANG ERNI, DIE feurige Nadel zurückzustoßen, die seine Kehle durchbohrte, und während der weibliche Körper an ihm zusammensackte, rief er der leblosen Golda ins Ohr: „Gleich, ich schwöre es dir!…“, und in der undurchsichtigen Dunkelheit traten seine Augen aus ihren Höhlen. Dann wußte er, daß er niemanden auf der Welt mehr helfen konnte, und im Aufzucken, das seiner eigenen Vernichtung voranging, erinnerte er sich freudig an die Legende Rabbi Chanina ben Teradions, wie sie der Ahne fröhlich berichtet hatte: als der mildherzige Rabbi von den Römern in die Thorarolle eingehüllt auf den Scheiterhaufen geworfen worden war, weil er den Taldmud gelehrt hatte, und man die Reisigbündel anzündete, deren Äste noch grün waten, damit die Marter länger dauere, fragten die Schüler ihn: „Meister, was siehst du?“ Und Rabbi Chanina antwortete: „Ich sehe, wie das Pergament brennt, aber die Buchstaben fliegen davon …“ O ja, gewiß, die Buchstaben fliegen davon, wiederholte sich Erni, während sich die Flamme, die seine Brust in Brand steckte, schlagartig in seinem Gehirn ausbreitete. Mit seinen sterbenden Armen umschlang er Goldas Leib in einer schon unbewußten Gebärde liebenden Beschützens, und dies war die Stellung, in der sie eine halbe Stunde später die Gruppe des Sonderkommandos vorfand, die damit beauftragt war, die Juden im Verbrennungsofen einzuäschern. So geschah es mit Millionen, die vom Zustand des Luftmenschen in den von Luft übergingen. Und so wird diese Geschichte nicht mit irgendeinem Grab enden, das man gedenkend besuchen kann. Denn der Rauch, der aus den Verbrennungsöfen aufsteigt, gehorcht wie jeder andere den physikalischen Gesetzen: die Partikeln vereinigen sich und zerstreuen sich im Wind, der sie dahintreibt. Die einzig mögliche Pilgerfahrt, werter Leser, wäre die, manchmal wehmütig zu einem Gewitterhimmel aufzublicken.
Und gelobt. Auschwitz. Sei. Maidanek. Der Ewige. Treblinka. Und gelobt. Buchenwald. Sei. Mauthausen. Der Ewige. Belzec. Und gelobt. Solibor. Sei. Chelmno. Der Ewige. Ponary. Und gelobt. Theresienstadt. Sei. Warschau. Der Ewige. Wilna. Und gelobt. Skazysko. Sei. Bergen-Belsen. Der Ewige. Janow. Und gelobt. Dora. Sei. Neuengamme. Der Ewige. Pustkow. Und gelobt …

Manchmal allerdings will das Herz vor Kummer zerspringen. Aber häufig am ehesten abends, kann ich auch nicht umhin zu denken, daß Erni Levy, der sechs Millionen Mal gestorben ist, noch irgendwo lebt, ich weiß nicht wo … Als ich gestern, am Boden festgewachsen, mitten auf der Straße vor Verzweiflung erbebte, file von oben ein Tropfen Mitleid auf mein Gesicht herab; aber da war kein Hauch in der Luft, keine Wolke am Himmel … da war nur eine Gegenwart.

Übersetzung: Mirjam Josephson

Eliette Abécassis, „Qumran“

DA PLÖTZLICH GESCHAH ES. Mein Herz begann zu rasen, in meiner Brust hallte es wie Gongschläge wider, als würde gleich eine entsetzliche Katastrophe eintreten, und ich sah, was mit uns passieren würde. Ich versuchte mehr schlecht als recht, die Flut der Gefühle abzuwehren, in der ich zu versinken drohte. Ich erinnerte mich daran, wie sehr ich diese Frau begehrt hatte und wie sehr ich sie vielleicht geliebt hatte, selbst wenn diese Liebe nicht denselben Namen trug wie die eheliche Liebe, denn da sie mir verboten war, hatte ich keine Vorstellung davon, eine unaussprechlich zarte Empfindung war in mir aufgekeimt, gewachsen und hatte alle Wörter über den Haufen geworfen, als Jane sich von dem Tisch erhob, an dem wir gesessen hatte, und sich langsam von mir entfernte, file diese Empfindung als ungeheures Sehen auf mich zurück. Ich wurde aschfahl wie ein Toter, gleichgültig, stumpf und teilnahmslos. Das Nichtereignis dieser Liebe, die sich nicht offenbaren, nicht erblühen durfte, eine Totgeburt aus Kraft und Trägheit, die in mir verschüttet war, sprenge mit einem Mal die Tore ihres Gefängnisses. Wie eine Talsperre bricht oder alle Schleusen auf einmal sich öffnen unter dem Druck des andrängenden Wassers, brachten Jahre der Berechnung und Überlegung, minutiöser Konstruktionen aus Mühen und solidem Material plötzlich zusammen und ließen der Überschwemmung freien Lauf. Ich würde sie nie mehr wiedersehen. Sie würde aus meinem Leben verschwinden, ich würde allein bleiben, allein mit den anderen und dem Tod. Zwei Sequenzen überstützten sich in meine verwirrten Kopf: Sie ging. Ich war allein. Es war, als würde mir plötzlich ein Glied aus meinem Körper gerissen. Das durfte nicht sein.
       In einem letzten Aufzucken meines Willens, bevor ich ohnmächtig würde, rief ich sie mit einem Schrei, der keinen Namen hatte, nur noch Gefühl war, es gab nur noch ein Gesicht für mich: ihres. Sie drehte sich um, zögerte kurz und beschleunigte dann ihren Schritt. Aufrecht, die Arme halb in ihre Richtung ausgestreckt, wie um ein Zeichen des Abschiedes oder des Willkommens anzudeuten, stand ich wie versteinert an dem Tisch.

Ich habe nie wieder etwas von Jane gehört. Ich weiß nicht, was passiert wäre, wenn sie sich anders entschieden hätte und mit ihren lebhaften Schritten über die Straße zu mir geeilt wäre. In diesem Augenblick wollte ich nur sie. Aber später, wenn die Vernunft wieder ihre unerbittliche Herrschaft angetreten und Gewissensbisse mich gequält hätten, hätte ich es bereut, auch wenn mein Schmerz in diesem Augenblick so groß war, daß ich nicht anders handeln konnte, ich glaube, daß sie meinen Schrei verstanden und die Entscheidung über die Zukunft auf sich genommen hat. Ich weiß nicht, warum sie diese Wahl traf. Es vergeht kein Tag, ohne daß ich dieses Bild vor Augen hätte: ihre schlanke Gestalt, die sich auf der Straße entfernt wie eine kleine Figur, die aus einer Spieluhr entwischt ist und beherzt jedem Anruf trotzt.

Übersetzung: Brigitte Große

Linda in estasi

— КОГДА Я ДУМАЮ О БЕРНИНИ, я думаю о тебе.
— Я не знаю, что меня взволновало сильнее: твои думы о Бернини или твои думы обо мне…
— На самом деле все очень просто и логично: сначала я подумал о תרזה, потом о תרסה, потом о Терезе Авильской и полез искать ее биографию. Ну, ты знаешь, эту историю с золотым копьем и тяжелым дыханием: „I saw in his hand a long spear of gold, and at the iron’s point there seemed to be a little fire. He appeared to me to be thrusting it at times into my heart, and to pierce my very entrails; when he drew it out, he seemed to draw them out also, and to leave me all on fire with a great love of God. The pain was so great, that it made me moan; and yet so surpassing was the sweetness of this excessive pain, that I could not wish to be rid of it. The soul is satisfied now with nothing less than God“. Здесь я окончательно развеселился и вспомнил ‚Экстаз святой Терезы‘ и, собственно, Бернини.
— Майкл, я сейчас расплачусь от умиления.
— Meaning „Michael, you’re a depp”?
— Meaning „Майкл, больше работай, меньше думай”.

Теперь когда я думаю о Бернини, я думаю о Майке.

!לחיים

СИНЕГЛАЗАЯ ЭЛЬФА ЭДЕН ВЕРНУЛАСЬ из детского сада и рассказала нам, как בארץ ישראל празднуют שושן פורים, кто такой המלך אחשורוש, потребовала משלוח מנות, велела преподнести מתנות לאביונים и приказала читать מגילת אסתר.

Поскольку эльфийский папа безапелляционно отказался от сотрудничества и общался со мной посредством междометий, тяжелых вздохов и демонстративного мычания, я обратилась за консультацией к книге Юлии Мануйловой „Еврейские праздники, обычаи, обряды“ с целью удостовериться в подлинности эльфийских сведений. Синеглазая эльфа Эден глаголела истину.

Эльфийские глаза горели свечами, эльфийские ладошки потели от предвкушения радости, поэтому мы решили не уточнять неоспоримый факт принадлежности к Католической церкви, а сварили рыбный суп с овощами, приготовили помидорный салат с базиликом и сделали картофельное пюре с веганскими котлетами. По традиции к трапезе полагались гоменташи, по рецепту дрожжевому тесту следовало переночевать в холодильнике.

„Моя мама балует нас на Пурим трюфелями…“ — смущенно признался Ари, который пришел помочь Генри разобрать последний шкаф, но весь вечер бил баклуши, смешил меня, противостоял амурным домогательствам котонессы Екоторины, умело парировал выпады когтей ревнивого императора Фридриха, играл с собаками и подбрасывал до потолка эльфов. Ари всем очень нравится. У Ари карие глаза, волнистые волосы до плеч и миниатюрные ноги 44-го размера. Внезапно наступившая тишина — явный признак того, что Костенька и Коленька примеряют в прихожей дядины кеды.

Трюфели, так трюфели! Мы растопили шоколад, смешали ароматную жидкость с густыми сливками, остудили, скатали ровные шарики и обваляли их в крошках орехов макадамия. Эльфов и эльфийскую маму отмыли от ганажевой массы в теплой мыльной воде. Кухню отремонтировали, кухонную мебель заменили, новый инвентарь заказали.

Время пролетело незаметно. В эльфийском лексическом запасе вдруг появились слова מה, כן, לא, בתיאבון, זה חשוב. С шести утра каждые пять минут в дверном проеме возникает лохматая головка и вежливо интересуется: ?מה שלומך Эльфийская мама лопается от гордости. Эльфийский папа будет бурчать.

Вечером напьемся яблочного сока, нарядимся и устроим карнавальное шествие — встретим эльфийского папу салютом.

Тесто зовет. !לחיים

Wenn Du nicht da bist, schlag‘ ich die Zeit tot…

ПОКА Я ХОДИЛА ЗА близнецами, папина дочка рассказала папе по Скайпу всю правду о маме:

— Мама очень устала, Daddy.
— Я знаю, sweetie. Но ты же маме помогаешь?
— Да! Я маме сильно помогаю. Я сама оделась, сама обулась. И всё выпила. Даже молоко.
— You are a good girl.

***
Целый день хочется спать. Когда просыпаюсь, обнаруживаю возле себя на подушке сопящих в обнимку с собаками близнецов, похрюкивающих котов и восседающую на прикроватном столике синеглазую эльфу Эден. Синеглазая эльфа Эден видит, что я проснулась, подключает наушники и злобно шипит: „Выключу. Чтобы ты не слышала!“ Дожили…

***
— Kids, я иду в банк. Dogs, хотите гулять?

В дверном проеме моментально появляется кучерявая эльфийская головка:

— Хотим!
— Эден, ты — девочка, а не собачка.
— Нет, собачка.

Весь табор идет в банк, потом в магазин. Китти враждебно ухмыляется. У Китти появилась возможность устроить в квартире очередной искусственный водоем.

***
Генри смотрит „Game of Thrones“, я лежу на диване и думаю о вечном:

・ Зачем убили Ренли?
・ Зачем убили Робба?
・ Где была я, когда Бог раздавал такие роскошные волосы?

Мои мыслительные замки разрушают подозрительные звуки в задиванном бункере.

***
Катценбург, меховая свинья и похотливая извращенка, сперла и осквернила мужнину футболку. Страшно представить, какие ужасы эта футболка пережила за диваном. Федька сидит тут же и наблюдает за супружеской изменой. Катценбург пристыдила. Футболку думаю сжечь. Вынесу торжественно во двор и устрою шаманский костер.

***
Катценбург выламывает дверь и воет так, что испугался бы и Вий.

***
У Майка сейчас 18:00. Меня этот факт бесконечно огорчает, поэтому я пойду вздремну.

P.S. Ich liebe Dich!

Al villano che ride, in quel momento, non importa di morire

„Ma cosa ti ha spaventato in questo discorso sul riso? Non elimini il riso eliminando questo libro.“

„No, certo. Il riso è la debolezza, la corruzione, l’inspidità della nostra carne. È il sollazzo per il contadino, la licenza per l’avvinazzato, anche la chiesa nella sua saggezza ha honcesso il momento della festa, del carnevale, della fiera, questa polluzione diurna che scarica gli umori e trattiene da altri desideri e da altre ambizioni… Ma così il riso rimane cosa vile, difesa per i semplici, mistero dissacrato per la plebe. Lo diceva anche l’apostolo, piuttosto di bruciare, sposatevi. Piuttosto di ribellarvi all’ordine voluto da Dio, ridete e dilettatevi delle vostre immonde parodie dell’ordine, alle fine del pasto, dopo che avete vuotato la brocche e i fiaschi. Eleggete il re degli stolti, perdetevi nella liturgia dell’asino e del maiale, giocate a rappresentare i vostri saturnali a testa in giù… Ma qui, qui…“ ora Jorge batteva il dito sul tavolo, vicino al libro che Guglielmo teneva davanti, „qui si ribalta la funzione del riso, la si eleva ad arte, le si aprono le porte del mondo dei dotti, se ne fa oggetto di filosofia, e di perfida teologia… Tu hai visto ieri come i semplici possono concepire, e mettere in atto, le più torbide eresie, disconoscendo e le leggi di Dio e le leggi della natura. Ma la chiese può sopportare l’eresia dei semplici, i quali si condannano da soli, rovinati dalla loro ignoranza. La incolta dissennatezza di Dolcino e dei suoi pari non porrà mai in crisi l’ordine divino. Predicherà violenza e morirà di violenza, non lascerà traccia, si consumerà così come si consuma il carnevale, e non importa se durante la festa si sarà prodotto in terra, e per breve tempo, l’epifania del mondo alla rovescia. Basta che il gesto non si transformi in disegno, che questo volgare non trovi un latino che lo traduca. Il riso libera il villano dalla paura del diavolo, perché nella festa degli stolti anche il diavolo appare povero e stolto, dunque controllabile. Ma questo libro potrebbe insegnare che liberarsi della paura del diavolo è sapienza. Quando ride, mentre il vino gli gorgoglia in gola, il villano si sente padrone, perché ha capovolto i rapporti di signoria: ma questo libro potrebbe insegnate ai dotti gli artifici arguti, e da quel momento illustri, con cui legittimare il capovolgimento. Allora si transformerebble in operazione dell’intelleto quello che nel gesto irriflesso del villano è ancora e fortunatemente operazione del ventre. Che il riso sia proprio dell’uomo è segno del nostro limite di peccatori. Ma da questo libro quante menti corrotte come la tua trarrebbero l’estremo sillogismo, per cui il riso è il fine dell’uomo! Il riso distoglie, per alcuni istanti, il villano dalla paura. Ma la legge si impone attraverso la paura, il cui nome vero è timor di Dio. E da questo libro potrebbe partire la scintilla luciferina che appiccherebbe al mondo intero un nuovo incendio: e il riso si desegnerebbe come l’arte nuova, ignota persino a Prometeo, per annullare la paura. Al villano che ride, in quel momento, non importa di morire: ma poi, cessata la sua licenza, la liturgia gli impone di nuovo, secondo il disegno divino, la paura della morte. E da questo libro potrebbe nascere la nuova e distruttiva aspirazione a distruggere la morte attraverso l’affrancamento dalla paura. E cosa saremmo, noi creature peccatrici, senza la paura, forse il più provvido, e affettuoso dei doni divini.

***

Алексей Штраус. Живые тени.

КОГДА В РАЗБУЖЕННОЙ ПАМЯТИ оживает все, что случилось с моим народом, поруганным ложью и несправедливостью, вскипает разум и болью жжет сердце. Тогда я молю Бога только об одном: „Господи! Не повтори мою судьбу в детях!“

Когда вглядываюсь в лица тех, кого уже нет, думаю об их несчастной доле, о том, что сопровождало их на жизненном пути — тирания, бесчестие, лицемерие, равнодушие, — мне жутко становится от этих воспоминаний.

Чем дольше вглядываюсь в бессловесные, немые фотографии, пожелтевшие от времен, тем сильнее чувствую, как начинают оживать их образы, превращаясь в живые тени…

Живые тени рождаются в воспоминаниях!

Они неотступно следуют по жизни рядом с нами. Невозможно ни расстрелять их, не надругаться над ними, ни вытравить из сознания.

Они для этого неуловимы, а потому — бессмертны, пока живы те, в ком не померкли переживания прошлого, не притупилась память — кто остался самим собой.

***
Искала одну книгу, нашла совсем другую.

О судьбах своих дедов и отцов я почти ничего не знаю. Не делиться с детьми своим личным адом был их сознательный выбор, за что я им очень благодарна, не смотря на то, что даже не могу вглядываться в бессловесные, немые фотографии. У меня их нет. От детства моего отца осталась одна единственная фотография. От маминого детства не осталось ничего.

А весь ужас высказывания ‚Господи! Не повтори мою судьбу в детях!‘ с некоторых времен вдруг стал понятен и мне.

Про интерпретацию романа Стокера „Дракула“

КАТЦЕНБУРГ ДО ТЕХ ПОР махала лапами, клацала зубами, кусалась и обзывалась, пока Майк не отодвинул ее рукой от эльфов и не сказал: „Hey! Listen up, you Dracula…“ Катценбург обиделась, попятилась и зацепила задней лапой коробочку с арахисом. Арахис загремел, Катценбург ошарашенно взмыла в воздух, перевернулась и сиганула в задиванный бункер. В доме наступило перемирие и продолжалось до того момента, когда синеглазая эльфа Эден отобрала у Кости игрушку и злобно фыркнула: „Listen up, you Dyacoola…“

Так мы выяснили, что являемся представителями древней вампирской династии.

В течение недели Дракулой по очереди стали я, Генри, Энни, Костя, Нико, Фриц, Найда и Орион. Дракулой не стал только Майк. Майк расстроился.

– Ну что ты, – томно утешаю, – обижаешься? Будешь Ван Хельсингом. Чего уж там?
– Ван Хельсингом? – оживляется супруг, потрясенный до глубины души такой сегрегацией. – Ты – Дракула? Я – Ван Хельсинг?
– Угу.
– Oh baby, baby, это же совсем другая история. Это не история ужасов, это порнография.
– Порнография? – застенчиво ликую и пламенею в свою очередь я. – Да? Расскажи? А лучше – напиши. А я прочитаю. И сделаю зарисовки. Мы издадим Print-on-Demand и разошлем любимым родственникам и прочей завистливой нечисти. Пусть порадуются за нас и поведают друзьям и соседям.
– Зачем зарисовки? Не разменивайся на мелочи. Сразим проектом наповал: приложим к книге фотоальбом.

Мы вырвались из объятий морфея и ринулись в магазин канцелярских товаров за карандашом и тетрадкой. Нам срочно понадобился новый фотоаппарат. У нас в жизни появилась высокая цель.

Спасибо, Катценбург!

Г. Миллер, из переписки с А. Нин: „A Literate Passion“

KОГДА Я ВИЖУ ЖЕНЩИНУ С лживыми глазами, я ее боготворю. Какое право имеет женщина смотреть на тебя честными глазами? Женщина приносит боль. Женщина — это зло. Исключений не бывает. Уверяю тебя, даже ангелы лгут (Клиши, 28.03.1932).

***
Притащила с чердака ящик книг. Отлучала себя от ноутбука, прилучила к дешевой эротической литературе. Oзнакомилась с понятием ‚интеллектуальная эротика‘. Интеллектуальная эротика кажется мне весьма скучным явлением. Ирвин Уэлш был прав, когда писал ‚Filth‘: „Bladesey’s problem is that he tries to intellectualise everything. Ye cannae dae that with shagging. It’s either gaun in the hole or it’s no.“

Коты моего поведения не одобряют. И требуют пятый завтрак.

Н.Б. Садикова. Беседы с великим Абу Али Ибн Синой.

„ДЛЯ СОХРАНЕНИЯ УПРУГОСТИ ЖЕНСКОЙ груди рекомендуется пореже ходить в баню. Хорошо также действует лекарство, приготовленное из свинцовых белил и комолосской глины, которые берут по 6 г каждого. Все это замешивают на соке семян белены и добавляют немного мастичного масла. Этим составом постоянно смазывают грудь. К груди также прикладывают льняную ткань, смоченную в остуженном настое галлов. Испытанным средством обладает чистая глина с мёдом, которая действует более сильно, если добавить к этому средству хлеба и опия с уксусом.

Хорошую мазь можно приготовить, если взять 40 г чистой глины и 4 г болиголова, а потом добавить уксуса. Или можно взять глины, шлака золота и свинцовых белил, к которым добавляют свежий сок стеблей белены. Этим составом смазывают грудь.

Эффективно применение в данном случае такое средства: берут яиц горных куропаток, ярь-дедянки, смолы стираксового дерева, шлака золота и смазывают этим грудь, предварительно добавив сок подорожника блошного или траву болиголова.

Если же нужно немного уменьшить грудь, то этого можно достичь, используя кумин с корневищем касатика, мёдом и водой. Эту смесь оставляют на груди три дня. Или можно применить болиголов, который держат на груди девять дней.

Кроме этого, эффективным считается такое средство: берут оливкового масла и квасцов. Растарают это до состояния порошка и держат в свинцовой ступке, пока свинец не впитается в смесь. Затем этим составом постоянно смазывают грудь“.

***
Начну, пожалуй, с глины, шлака золота и свинцовых белил.

Habent sua fata libelli

ВНЕЗАПНО УВЛЕКЛАСЬ РОМАНОМ ДЮМА „Изабелла Баварская“. Забыла о яствах и зельях, материальных благах и социальных обязательствах. Масон необласканный, коты некормленные, в доме непорядок, в университете беспредел, на улице жарко.

Меня не привлекают политические интриги, рыцарские ристалища, кровавые распри или соперничество, нет! — мой разум занят любовными похождениями вероломной плутовки Изы с мужественным и прекрасным в его чувствах к государыне герцогом Туренским, ставшим впоследствии герцогом Орлеанским, как того требовал государственный резон.

В конце четвертой главы страстный герцог, женатый на Валюшке Миланской, оказал молодой королеве „тайный знак преступной благосклонности“, трепетно потрогав ее за ручку.

В начале восьмой главы в государстве царит раздор. У короля белая горячка. У власти герцоги Бургундский и Беррийский. Пьер де Краон в бегах. Коннетабль Клиссон в ссылке. Валюшка в расстройствах. Одетта в монастыре. Иза и герцог Орлеанский познают плотские радости.

Побегу читать…