Il senso della morte e l’amore della vita

САВЕЛИЙ ПЕТРОВИЧ РАЗНОЛАПУШКИН, КУПЕЦ первой гильдии уездного города N, пробудился по утру в добром расположении духа, что случалось с ним крайне редко в силу скверного характера и заскорузлого нрава. Он долго и с удовольствием умывался, приплясывал и тряс лохматой рыжей бородой. Откушавши тушенного барсука с красной капустой и кнёдлем, Разнолапушкин оделся, приголубил на прощание свою любовницу Матрену, похлопал ее поощрительно пониже пышного шлейфа да и вышел в заиндевелое январское утро.

Ах, какое это было утро! Вьюга только, только улеглась. Небо лазоревое, без облачка; а по краешку — багряные росписи зари. Снег падал, кружился над крышами домов, опускался на землю, облеплял ветви деревьев и булыжники мостовых, поблескивал серебряной россыпью на церковном шпиле и весело похрустывал под ногами. Морозец кусался, больно щипал за нос и щеки, пытался отогреться человеческим теплом. Изо рта вырывалось дыхание, клубилось молочно-белыми парами и снова пропадало.

На улице Старых Фонарей Савелий Петрович оглянулся и замер: ужас вцепился своими костлявыми пальцами в его спину — напротив витрины кафе La belle Aurore парила рыжеволосая девочка с зайцем, а через нее, как сквозь туманную пелену, виднелись столики с изогнутыми ножками и стулья, медные светильники, наивные пейзажи на стенах и вереницы баночек с вареньем в шкафах по обе стороны двери. Девочка подрагивала в порывах холодного ветра, разговаривала с плюшевой игрушкой, и наконец, заметив обезумевшего от увиденного купца, с деловитой неторопливостью направилась к нему: «Вот и ты, Разнолапушкин… Мы тебя давно поджидаем!»

Вокруг ни души. Лишь черные проемы окон глазницами на черепах домов зияют. Разнолапушкин ускорил шаг, перекрестился трясущейся рукой и припустил по закоулкам. Быстрей. Быстрей. От греха подальше. Душа всполошилась, сердце из груди на волю рвется. Волосы на голове зашевелились, дыбом стоят.

В контору он ворвался запыхавшись: лицо сизое, шуба расстегнута, соболевая шапка набекрень. Глаза выпучил, губами шевелит. Толком сказать ничего не может, хрипит. Потом, слава богу, отошел. Коньяку стопочку выпил. Груздь маринованный съел. Уселся возле окна и весь день во двор выглядывал. Видно — боязно ему. Так и не принимался за дела.

Как начало вечереть, он засобирался. Попрощался со всеми сердечно, черную кошку, которая завсегда на лавке под окнами сидела, яблочным пирогом угостил, за ушами погладил. А вот до дому Разнолапушкин так и не добрался. Никто не знает, куда он пропал. Только собаки выли к ночи: хрипло, надрывно. Будто что-то ведали, да объяснить не могли, горемычные.