Когда Вальбурге исполнилось пятнадцать лет она пришла к маме и спросила: „Мама, кто мой отец?“ Мама злобно вскинулась: „Заткнись! Чтобы я больше никогда не слышала от тебя этого вопроса“. Вальбурга вздрогнула и заткнулась.
Когда Вальбурге исполнилось семнадцать лет, она разговаривала с дедушкой. В ходе разговора дедушка полюбопытствовал: „Вальбурга, ты думаешь, ты — немка?“ — „Да, дедушка, немка“, – наивно ответила Вальбурга, не подозревая подвоха. — „Нет, ты — татарка! Ты — морда татарская!“ – победоносно пояснил дедушка. Дедушка ни в коем случае не был расистом. Дедушка в Вальбурге души не чаял.
Вальбурга расплакалась. Бабушка накинулась на дедушку. Дедушка никак не мог понять, какой черт его потянул за язык.
Вальбурга пришла к маме и спросила: „Мама, кто мой отец? Я хочу знать, кто мой отец! Как его имя? Скажи мне его имя“. — „Мудак и гондон твой отец! Поняла? Как ты смеешь, свинья неблагодарная? Мы не спали из-за тебя ночами, мы тряслись за тебя, ты замучила нас с бабушкой и дедушкой. То у тебя воспаление легких, то у тебя ветрянка, то голову в перила, то фасолину в нос сунешь. Я ведь хотела отдать тебя в детский дом, когда ты родилась. Дед сидел возле тебя и рыдал: ‚Tакая красивая девочка. Вырастим и воспитаем. Никуда не отдавай'“. — „Лучше бы я не родилась!“ — воскликнула в сердцах Вальбурга. — „Да, лучше бы ты не родилась“, — морально поддержала Вальбургу мама.
У Вальбурги не сложилась личная жизнь. Вальбурга разучилась спать. У Вальбурги развилась на фоне всеобщего молчания, подавления личности и нагнетания страха сильная депрессия. Она начала пить. Мне прекрасно знакомы чувства индивидуума, который за вечер может выпить бутылку ямайского рома с колой, провалиться в беспамятство, проснуться без малейшего признака похмелья, нанести деловой макияж, надеть на себя доброкачественную одежду, эксклюзивную дизайнерскую обувь и пойти на высокооплачиваемую работу в религиозно-идеологический центр католицизма. Я шесть лет жила под одной крышей с подобным индивидуумом, улыбалась сильным мира сего и благодарно принимала комплименты о мужском профессионализме и женской красоте. В религиозно-идеологическом центре католицизма считается хорошим тоном похвалить женщину за ее мужской профессионализм. Женщина интересуют представителей религиозно-идеологического центра католицизма исключительно в свете сексуальных откровений. Ибо женщина — тварь хилая и ненадежная.
Религиозно-идеологический сценарий не производил на Вальбургу ни малейшего впечатления. Она усовершенствовала стиль жизни Alkohol, Männer, Gras и превратила Sein und Schein в искусство. Быть скорчившейся на ледяном полу возле батареи голой тенью c растерзанной душой, казаться жизнерадостной светской львицей, от которой с ума сходят мужчины.
Вальбурга пришла к бабушке и спросила: „Бабушка, кто мой отец? Скажи мне, пожалуйста, скажи мне, ради Бога, кто мой отец? Я имею право знать, кто мой отец. Я не могу так жить. Я чувствую себя неполноценной. Я располовиненная“. Бабушка возмутилась: „Зачем тебе это нужно? Ты — взрослая женщина. Зачем тебе отец? Я не помню, как его звали. Это твой дед во всём виноват. У твоей матери был такой хороший мальчик, Вася. А твой дед его гонял. Вот и догонял до татарина… Когда мы переехали из … в …, он к нам один раз приезжал. Я даже не догадывалась, что твоя мать беременная. Мы заставили бы ее сделать аборт. А когда начались схватки, уже было поздно. Мы тоже не знали наших отцов…“ — „Бабушка, что ты несешь? — стонала раздавленная, оплеванная, сломленная Вальбурга. — Ты мне часто о своем отце рассказываешь. Какой он был хороший. Как он любил детей. Как заботился о скотине. Как помогал жене“. — „Это не подлежит сравнению. Он был на войне. Во время войны мы его не видели“, — настаивала бабушка, уверенная в своей правоте.
Вальбурга таяла на глазах. Родственники благоговейно хранили молчание. Два раза моя мама помогала устроить Вальбургу на амбулаторное дезинтоксикационное лечение в наркологический диспансер, два раза Вальбурга преждевременно прерывала лечение. Родственники благоговейно хранили молчание. Моя мама развела руками: „Врач не может спасти пациента, который не хочет быть спасенным“. Вальбурга продолжала пьянствовать и интересоваться своим происхождением. Родственники благоговейно хранили молчание.
Я не могу спокойно смотреть на людей, которые себя добровольно искореняют. На чужих не могу. Вальбурга чужой не была. Я приходила беременная домой в слезах. Плакала я, плакала почти годовалая Эден. Плакали мы, разрывалась от горя душа у Майка. Вальбурга продолжала пьянствовать и интересоваться своим происхождением. Родственники благоговейно хранили молчание.
Не знаю, какой исход приняла бы эта незначительная человеческая трагедия, не найди Майк отзывчивого, сострадательного, интеллигентного специалиста сферы психиатрической реабилитации. После длительного стационарного лечения Вальбурга выписалась с осторожно оптимистическим диагнозом и обратилась в суд с целью узнать имя отца. Высоко моральные родственники-интеллектуалы от Вальбурги отвернулись: „Тварь бесстыжая!“
Über Erzengel & Linde 